Спокойно, Мари.
Твои глухари
токуют свое по-прежнему.
Ты спрячь топор и
поблагодари
за всё, что ими отвешено.
Ты видишь, Мари,
что прячет старик
Глаза голубые в бороду.
его не кори,
себя не кори,
ступай себе с миром по воду.
Вернись поскорей
и лей не жалей
на чертовое колесико –
чтоб гнало быстрей,
и било острей,
взбивая ветрилами воздухи…
Когда закончится этот город,
Сулящий мне счастье вдоль коридора,
Я забегу на верхнюю палубу
И посчитаю до ста.
Но сначала – сначала – найду глупый повод,
Зацепку какую-то миллиметровую –
Возможно – опасную, точно – пагубную –
Чтобы вернуться в эти места.
В вечной жизни всегда не хватает времени.
В вечной жизни мы все – алмазы и кремнии.
Но я возьму с собою мешочек с глиною,
Чтобы помнить, кто я.
Чтоб лепить себя из своего же прошлого,
Чтоб меняться насколько это возможно и
Соединить наконец все наши рваные линии
По краям.
I
На голову всегда найдется кто-то
Тот самый! Боже! о котором позже
Надежды, предсказания, заботы,
Но выделки – с овчинки – ни на грошик.
Всегда найдется тот, с кого ты властен –
В который раз – с восторгом брать примеры.
Но никого не встретилось покамест,
Кому бы можно было просто верить.
II
Душа, привычная к несовпаденьям,
Сама с собой играет в подкидного.
И более везет ли, менее ли –
Но в дураках ей оставаться снова.
На том сойдемся. Верю в идиотов.
В поездки на печи и птицу Феникс.
И в голубом волшебном вертолете
Всем хватит кресел, воздуха и зрелищ.
И прежде, чем любовь придет сюда,
придется всё-таки покинуть сушу –
швартовые отдать
и душу.
И не бояться и бояться попросить.
Маячить небу, будто напоследок –
из предпоследних сил
всем спектром.
А из последних сил потом любить –
от сердца и до самых до окраин…
А там – что может быть –
не знаю.
Священник мял в руках листок –
Безумство брезжило:
«Ведь Он.. не мог.. он так не мог..
Всем – но не этим же..
Пусть забытьем, пускай тюрьмой,
Да хоть помазаньем
Но этим, Господи ты мой –
Ну не наказывай!»
Он выжимал губами – «что..
Что – воля Божия?» –
но Небо памяти не лжет,
И жжет, и жжет её –
Тем сладким сном, где две руки
Крестообразно и
Так друг от друга далеки,
Что не собраться им.
Где первым он взошел на столб
И первым чествовал –
И там, конечно, отдал всё б
За человечество..
– И так
Хотел
И так
просил –
святой
отец,
ну что же
ты? –
Бывать ему вторым Христом,
Когда б намедни он
Не был вознагражден письмом:
«Уйдешь последним».
Милостивый государь, склоняясь над Вашей ладонью,
я нахожу её многократно Уже своей
и понимаю, что как бы вам ни было больно,
Мы совершенны от совершенно разных кровей.
Этот неоспоримый факт, безусловно, спорен
Вполне вероятно – совершенны здесь только Вы.
Меняться местами не будем – с меня довольно –
Всё же сорок семь раз – многовато при всей любви.
Сир, наконец – я прошу Вас – корону наденьте –
Выдувать пузыри эффективнее через прицел.
Вы представляли хоть раз, какими родятся дети?
Если родятся, конечно. Детьми. При таком-то отце.
В общем, плюньте, милорд, хоть не царское это дело –
Да и в чистую совесть не так-то просто попасть.
И давайте станцуем – предельнейше неумело –
Я нигде и не с кем больше так не танцую вальс.
Кролик, милый, поговори со мной!
Из всех, с кем вместе причалил Ной,
Из всех, повязанных той путеводной звездой
Ты – единственный, кто способен слышать –
Может, поэтому, теперь ты спешишь так.
Я не буду жаловаться, как они, кролик.
Я не буду тебя пичкать собой до колик,
Заново и заново своё нутро мусолить –
Мне слишком дороги эти уши, способные слышать,
Ибо как говорилось выше..
Всё – молчу.
Это лучшее собеседничество.
Такая болезнь, милый, уже не лечится.
Но будучи возвращенкой – не перебежчицей,
Мне позволительно обратиться: Господи,
Прости – он слушает, я – юродствую.
Молчание. Всё – теперь только молчание.
Путь к озверению и одичанию,
Как спустя время напишут печатные
Разноформатные и всежанровые издания: «..очень жаль..
Сегодня исчез человек.. На месте.. был кролик.. молчал.
Впрочем, что ещё делать кролику?»
Слепой видит самый точный оттенок голоса,
Немой знает абсолютную цену слову,
Мертвому открывается Истина.
Странно как-то эта планета устроилась –
Благословенных терзает условиями,
Перед изгнанными заискивает.
Точно сказать, сколько кило
И чего – тебе вешать
Ты сможешь, как только лишишься всего
И даже надежды.
Я обрезала волосы,
вышла в окно,
вошла через дверь –
Пускай теперь всё будет просто, прямо и поправимо.
А если кто-то ещё читает мою дребедень,
Значит, снова попала,
хотя снова целилась мимо.
Мне-то что? – близорукой плохого не видно ведь –
Мне с короткими можно жить, и с длинными.
И с великими можно жить, и с сильными.
И лицо подставлять, и плечо, и спину им..
Многоточия неоправданны?
да чего уж там.. ладно Вам..
Отнеситесь к себе спокойнее –
пролистнёте – и не запомните.
Я когда-нибудь всё же поправлю зрение,
изменю на сарказм благоговение,
разолью по колбочкам веру-преданность
и оставлю чужим потомкам – исследовать.
Но пока я не знаю, как Вам не радоваться
Так что всё, что я тут писала – без разницы.
А количеством шишек, набитых о крайности,
Таким – разве кто ещё может похвастаться?
Бывают вторники, когда ещё никак,
А, между тем, уже хоть как-то надо –
И пляшут ходики, пощёлкивая в такт,
И время нам помахивает задом..
Бывают вторники, когда уже смешно,
Насколько ты – безумец – не-да Винчи –
Когда уже почти что всё – равно,
Но синекрылая, скрываясь, кличет –
И почему-то хочется бежать,
И почему-то не возможно не остаться..
Бывают вторники, когда не 50
Ещё. Но больше никогда не 20.